2024 год объявлен в России Годом семьи, а Министерство культуры Республики Саха (Якутия) объявило этот год Годом детских театральных коллективов. И тема нашего интервью – семья и театр. Своими размышлениями делятся Артем Петрович и Светлана Викторовна Адонины, преподаватели театрального отделения Алданской детской школы искусств им. А. Т. Никитина.
– Как театр вошел в жизнь каждого из вас? Если это случилось в детстве, то как отнеслись к увлечению ваши родные? Занимались ли вы в театральных коллективах, кружках? Помните ли свой первый спектакль?
Светлана: В детстве я два года занималась в Театре юного зрителя. Попала я туда случайно – за компанию с друзьями по двору. Мы были из семей геологов, жили в одном микрорайоне Дражном, вместе переехали в центр Алдана и пошли в ТЮЗ, он тогда находился в подвале РДК. Родители не только были не против, они, на мой взгляд, были счастливы.
Артём: А я вообще никакого отношения к театру не имел, хотя искусством увлекался всегда. Лепил, рисовал, писал. И вдруг случайно у меня возникла идея поставить спектакль. Не зная ничего о спектаклях, я начертил на листе схему, как бы я хотел этот спектакль видеть. Судьба привела меня в Алданский ТЮЗ, где я начал работать художником-оформителем, там состоялось знакомство со Светланой. Она работала хореографом, и именно она посоветовала мне поделиться своей идеей с ребятами. Все загорелись. Это же были лихие 90-е, время, когда денег было мало, а энтузиазма много. И мы поставили первый спектакль «Культ» из этой моей тетрадки. Меня спасло то, что я не был заштампован, мне повезло. Суть спектакля такова: любое общество более десяти человек образует некую систему, из которой один всегда хочет вырваться или выделиться. Это происходит не специально, по велению сердца. Есть такие аутсайдеры, неформалы. Иногда молодежь в возрасте 16 лет, охваченная формой внутреннего протеста, которая продиктована естественной биологией, гормональным всплеском, просто хочет выделиться из массы. Но в моем спектакле речь шла не о том выделении. О выделении в контексте духовной силы некоего необычайного взгляда. И когда мы уже не можем существовать в рамках, тогда он нарушает эти правила системы. И система карает его, ломает, пытается построить под себя. Этот спектакль мы сделали в пластике без единого слова и без единой копейки. Костюмами послужили черные чулки и ботинки, которые нам отдали на лыжной базе. Это тот яркий пример что спектакль можно делать без особых затрат и показывать в чистом поле. Всю пластику в спектакле делала Светлана. В правильности выбранного пути мы утвердились чуть позже, когда наткнулись на записи танцев Пины Бауш, знаменитой модернистки. Как она танцевала модерн. Какие у нее были подходы. Нетрадиционная форма балета, когда не носок тянется, пятка выступает вперед. Ломаные противоестественные движения.
Светлана: Добавлю, что это был необыкновенный спектакль, совершенно выбивающийся из всего ряда спектаклей, которые когда-либо показывались на сцене ТЮЗа. Это была экспериментальная работа. В ней играла наша дочь Соня, и многие недоумевали, как мы вообще ребенка поставили в такой спектакль. Изначально он был небольшим, десятиминутным. И этот мини-спектакль на фестивале в Хабаровске взял 2-е место в номинации «Малые формы». Позже мы сделали из него полноценную сорокаминутную работу. Тема актуальна и сейчас, как никогда.
В продолжение вопроса хочу сказать, что благодарна судьбе за то, что именно это направление возникло внезапно в моей жизни. У нас у всех тогда в 1990-е были трудности. Ничего интересного не было. Для меня это были ужасные годы выживания. Никакой романтики. Беспросветное безденежье. Не понимаешь абсолютно, что тебя ждет в жизни. Я задавалась вопросом: «Что же я буду делать?» И тогда я вспомнила: я же танцевала, и неплохо. И вдруг – раз, и за полтора года меня жизнь очень быстро развернула в театр. Молниеносно. И я очень рада. Я не знаю, как бы я жила сейчас.
Артём: Это было замечательное время. Я помню, мы утром пили чай и потом уже ужинали вечером. Я не помню, когда мы ели. Мы все время находились внутри театра. Соня, дочка, нас почти не видела, или находилась с нами. Она бегала и ела сахар. Она до сих пор вспоминает это. И четко помнит все спектакли. Но это время мне нравится, потому что мы все болели одним делом, в нас был такой энтузиазм. Не было финансовой зацепки. Ни у кого не было денег одинаково, мы о них не думали, все с головой уходили в искусство.
– Получается, ваше судьбоносное знакомство произошло в театре? Оно и повлияло на выбор профессии режиссера?
Артём: Если быть точнее, та самая искра между нами произошла при случайной встрече на улице. Мы познакомились накануне Нового года, в 2000-м. У меня в студенчестве была зажигалка, на которой в 1997 году я выгравировал – 2000 и поставил вопрос. И эта загадка жила во мне все три года. Случай поставил все на свои места. Мы шли по дороге в районе 1-го квартала навстречу друг другу. Света прошла мимо, мы одновременно оглянулись, постояли какое-то время и разошлись.
Светлана: Я обратила внимание на его креативный «прикид» – шарфик жгутом, шапочка с закатанными краями, ну и я была в кашемировом, сшитом мною, пальто, в шапке. Посмотрели, оценили друг друга и прошли мимо.
Артём: Мне кажется, это был родственный взгляд. И когда мы уже познакомились в ТЮЗе, было ощущение, что мы друг друга давно и хорошо знаем.
Светлана: Мы познакомились в 2000 году, вместе его проводили, и сразу наступил 2001-й. И в этом 2001 году мы, счастливые и влюбленные, сразу же решили, что поедем поступать в Улан-Удэ. Я ехала поступать на хореографа, а Артем Петрович – на режиссера. И так вышло, что в итоге мы оба поступили на режиссуру.
Артём: И это очень замечательно. Светлану взяли на режиссера драмы, а защищалась она уже со мной по специальности «народное художественное творчество» – режиссер любительских театров. На самом деле дипломы, как оказалось, мало что значат в нашей жизни, и мы постоянно вспоминаем слова мастера курса Туяны Баертуевны: «Не диплом важен. Главное, как ты живешь, как ты мыслишь». Наш педагог по сценической речи, уезжая, тоже наставляла нас: «Если у вас есть желание получить знания, если вы вдохновлены, вы у любого педагога возьмете то, что нужно для вас». И мы свято верили в их слова, и взяли все, что было нужно.
– Был ли у вас опыт совместной актерской игры на сцене? Любимые роли, сыгранные вами самими?
Артём: Я никогда не отказывался от ролей. Я любил любую, даже очень маленькую роль. Мне нравилось играть в сказках. Свою роль Бабы Яги я обожаю. К счастью, из своих сыгранных ролей я тоже не могу выделить какую-то одну. Я вот за Кондрата Вольфа в «Варшавском набате» получил номинацию «Лучшая актерская роль». Это было по окончании театрального сезона, когда подводились итоги. Я не считаю это уж прямо такой высокой наградой. У Кондрата была очень злая харизма. Но я все равно его очень люблю. У меня не было ролей, которые бы я не любил. Помню роль кота. Такая была прикольная. Когда работаешь с образом, ты находишь какие-то приспособления. У меня были вилка и ложка на резинках. Они в нужный момент выскакивали из пиджака, и я их ловил все время. Они появлялись будто ниоткуда, так как мой кот каждую минуту был готов покушать. Образ завершал лохматый парик, и это было очень интересно.
Светлана: Да, опыт актерской игры у меня, конечно, был. И вместе приходилось работать. Недавно нашли очень милую фотографию, где я в роли Аленушки, а Артем Петрович в роли Ивана Царевича. Это был спектакль ТЮЗа. К сожалению, у меня в жизни не сложилось так, чтобы я сыграла свою любимую роль. Мне бы, может, и хотелось ее сыграть в ближайшем будущем, но у меня даже на учебе не случилась такая роль. Мне нравилось играть у Артема в этюдах. Но там они были экстравагантные, без текста, я работала на пластике и считала, что это мое предназначение. Я думаю, что не сыграла свою роль потому, что не была профессиональной актрисой. А сейчас, когда мы преподаем на театральном отделении и занимаемся с ребятишками сценической речью, я так кайфую, как не кайфовала ни от чего ни разу.
– В ваших спектаклях проглядывается какое-то особое отношение к слову. Чем вы это объясняете?
Артём: Об отношении к слову. Это отдельный разговор. И этому учат в академии режиссуры. В театре, на большой сцене вы никогда такого отношения к слову не увидите. Редко, когда попадешь на хороший спектакль, но ходить нужно на все – и на хорошие, и на плохие. Потому что если вы будете искать «тот самый» спектакль, вы никогда его не найдете. Мы, когда бываем в Питере, покупаем кучу билетов и ходим на все подряд. На кукольные спектакли, на мюзиклы. И не потому, что мы «голодны». Просто бывает в провальном спектакле хорошая роль, и человек вытягивает весь спектакль. И это все об отношении к слову. Почему я уцепился за пластику. Мы вначале пытались работать без слов, все выжимали из мизансцены в пластике. Мы практически так работали этюды, что сказать уже нечего было. Слово было не нужно для того, чтобы что-то дополнить.
Это один из принципов моей работы и сейчас — когда я ставлю так мизансцену, картину строю таким образом, где уже слово будет лишним. То есть слово докатывается в последнюю очередь до зрителя, для тех, кто, например, отвлекся. Слово, я считаю, последняя инстанция, к которой обращается актер. Он все должен прожить, для него уже все должно быть понятно. И зритель должен понимать, что с ним происходит. Для меня эта кинолента видения очень важна.
Мы здесь вообще создаем альтернативную реальность. Каждый спектакль — это альтернативная реакция целиком. Каждый спектакль это экзистенция, это смысл жизни отдельно взятых актеров, помещенных внутрь этой смысловой картины. То есть когда ты выходишь на зрителя, ты не только не должен видеть зрителя, ты вообще не должен думать даже о нем. Ты должен толкать свою мысль. Жить по этим принципам. Верить абсолютно. Это даже не обсуждается. Если ты не веришь, то и зритель тебе не поверит. Это все будет притворством, игрой в театр. Игрой в роль. А чтобы войти в роль, нужно прямо в нее верить. И вот именно в этом состоянии ты получаешь удовольствие. Удовольствие не эгоистичного плана. Оно в том, когда ты больше отдаешь и опустошаешься… Любой человек знает, что когда работаешь на износ, то вроде устал, но испытываешь невероятно приятное наслаждение.
Светлана: И вот еще одна загадка театрального ремесла. Интересная штука – к нам приходят родители и удивляются: как вы учите такие большие тексты. Но есть такое понятие как эмоциональная память. То есть когда ты учишь через эмоциональную привязку, то вы понимаете, какие объемы вы берете, а берете на самом деле очень большие объемы. Вы отпускаете эту условность в количестве страниц, ты вспоминаешь, что ты чувствуешь, а не вспоминаешь слова. А они сами тебе диктуются. То же самое и с движениями, кстати. Когда идет действие, когда помнишь мизансцену и это сопряжено с каким-то чувством, то тебя толкает нужный текст. Он у тебя укладывается легко.
– Как повлияла на вас театральная стезя? Какие формы работы можно было бы применить в школе искусств, на базе вашего отделения?
Артём: Театр всю нашу жизнь перевернул. Я, например, всегда много читал. А обсудить прочитанное было не с кем. В моем кругу не было таких людей, с кем бы я мог поговорить об искусстве. И поэтому я начал писать. Записывать свои мысли, которые превращались затем в рассказы. Последние пару лет я все чаще задумываюсь о необходимости формирования в Алдане достойной интеллектуальной среды для молодежи, где бы она могла приходить на круглые столы и обсуждать фильмы, книги. Я не люблю неформальные движения и против чаепитий в каких-то контекстах. Люблю дисциплину, но в отношении круглых столов я прямо за: обсуждать спектакли, идеи, варианты, фильмы, выводить молодежь на прямой разговор. Вы понимаете, если бы нам с вами удалось сформировать эту прослойку в Алдане, то туда потянулись бы люди из домов, кто зачитался один, тот, у кого нет друзей, может быть, даже аутисты. Ребята нашли бы свой круг общения и перечеркнули свой диагноз. Потому что, когда человек чувствует себя нужным, у него рождается мысль: «Я не странный, я, оказывается, могу здесь пригодиться». А может, он окажется гениальным художником-декоратором, он просто сидит и не знает этого, а родители говорят ему: что ты сидишь, занимаешься ерундой, чем ты будешь зарабатывать себе на жизнь? как ты будешь жить? Это страшно на самом деле. Место определения человека — в семье… Все же с семьи начинается. И если семья начинает хейтить человека: «Нет, ты не должен этим заниматься. Ты сначала выбери нормальную профессию, а потом…» И я считаю, что нам необходимо заниматься плотно над созданием этой прослойки. У нас на отделении есть показы, и мы хотим, чтобы молодежь приходила, чтобы обсуждать их. Не топить в комплиментах, а именно высказывать свою точку зрения. Может, у молодежи отсюда пойдет желание и будет шанс поступить куда-то. И если эта прослойка появится, как интересно будет ребятам жить. То есть это будет так космополитично. Вроде ты будешь где-то здесь, в маленьком заснеженном Алдане, и ты будешь понимать, что у тебя есть единомышленники, с которыми можешь, не стесняясь, приходить и что-то обсуждать и в какой-то работе принимать участие. Это было бы очень круто.
– Продолжим разговор о семье. Как мы выяснили, совместная работа нисколько не мешает, даже наоборот – вы дополняете друг друга. А бывает ли у вас соперничество?
Светлана: Совершенно нет никакого соперничества, наоборот, у нас очень выгодный союз. Такие примеры есть в жизни, и немало. Например, братья Коины, режиссеры. У них великолепные фильмы. Нет ни конкуренции, ни зависти. Артем Петрович как мужчина, как режиссер какие-то вещи видит брутально. Я как женщина смягчаю его решения. Могу подобрать музыку, которая, казалось бы, жесткую сцену сделает мягче, романтичнее.
Артём: Хотя у нас разница во взглядах на жизнь. Мы очень много спорим. Считаем, что смотреть на жизнь одинаково – неинтересно и пресно. У нас вообще полярные представления. О музыке, обо всем. Мне нравится это сотрудничество. Я готовлю сцены и потом советуюсь со Светланой Викторовной, она всегда найдет интересное решение. В Светлане мне нравятся доброта и романтичность. Именно она делает мои спектакли добрыми, нежными. Хотя сверхзадача при этом остается та же.
– На подъеме ли российский театр сейчас?
Светлана: В Санкт-Петербурге, будучи в отпуске, мы посмотрели спектакль «Руслан и Людмила». Только после одного этого просмотра можно смело заявить – да, на подъеме. Театр – это маленькая модель общества, государства. И когда идут такие глобальные позитивные перемены в обществе, это не может не сказаться на подъеме театральных коллективов. Яркий тому пример — наши ученики шестого года обучения. Совершенно феноменальные ребята. За нашу практику такой состав не впервые. Но этот отличается тем, что они все режиссеры. Они кайфуют от этюдов. Они все такие фантазеры, в этом наборе нет слабых детей. И они создают свои этюды. Они сами это делают. Кто-то приносит идею, кто-то пишет, кто-то отвечает за реквизит. А представляете – в такой большой школе как, например, школа № 1, сколько может быть талантливых детей. Это же можно такой театр создать, который даст конкуренцию всем.
Артём: Или наоборот вернемся в адские девяностые. Как жестоко они проигрались в обществе. Театры попросту уничтожались, в них открывали рестораны и казино. И то поколение молодежи, ставшее взрослыми, мыслит по-другому. У них не наработана привычка ходить в театры. Хотелось бы обратиться к нынешней молодежи: вы сейчас больше понимаете, чем мы тогда, в театре, вы больше открыты для этого, понимаете разницу между кино и театром, понимаете, что такое искусство, ходите в театр с конкретной целью.
Светлана: Театральное искусство собирает в себе много видов искусств. И поэтому ребенку проще найти себя. Там целый веер раскрывается. Ты посмотрел, как создаются декорации, – может быть, ты будешь декоратором, сценографом или художником. Посмотрел на актерскую игру – может быть, станешь актером. Ты узнаешь, что такое режиссура, свет, звук музыка, танец – ты можешь стать режиссером, светооператором или звукооператором, танцевать или заниматься пантомимой, пластикой.
Артём: Кто-то дергает за веревку – падает дождь или снег, кто-то сидит на звуке или фонариком светит. Это такая общая, объединяющая работа, и для ребенка это очень интересно. С точки зрения современной педагогики и психологии театр уникален тем, что мы даем возможность ребенку прожить несколько ролей.
Светлана: А еще если режиссер хороший, то он будет работать с тобой так, чтобы ты почувствовал все оттенки, например, образа доктора или учителя, или военного, всю степень ответственности профессии. Мы даем ребенку прожить все эти роли, и тогда он выбирает из всей этой палитры для себя, кем он будет в жизни.
– Вы бы хотели через наше с вами интервью как-то обратиться к своим ученикам или ребятам, увлекающимся театром? Что бы самое важное вы сказали им?
Светлана: Понимаете, ребята, искусство творится сегодня. Вы, подростки, как и мы, взрослые, зачастую живете отложенной жизнью. У вас есть такой синдром типа: «Мы сейчас еще маленькие, вот пойдем в институт, и там начнется жизнь». А потом в институте знаете, как будете думать? «Вот окончим институт, пойдем на работу, и тогда начнется жизнь». Нет, ребята, жить нужно здесь и сейчас.
Артём: И не нужно бояться. Я много раз наблюдал талантливые отрывки, где человек себя не контролирует, но он очень лицеприятно выглядит при этом. Он стоит нерабочей стороной и даже не знает этого. Он решил, что у него одна сторона рабочая, а ситуация повернула его в процессе вдохновения другой стороной, и ничего не произошло страшного. Он так же приятно выглядит. В этом вот и сила, и секрет искусства.
Есть моменты, когда все ждут, что ты рухнешь вот в этом месте, а ты поднимаешься и – о-па, удивил всех. Ты должен понимать, что такое ты. Ты и есть искусство. Ты есть шедевр. Уникальность каждого из вас просто феноменальна. Мы настолько отличаемся друг от друга, и при этом можем быть очень похожими. Предпочтения в еде могут быть похожими, поведенческие структуры, стиль одежды может быть похожим, но внутренне мы колоссально разные. Вы осознаете, что в мире нет одинаковых людей? Не надо бояться делать и мыслить. Надо заявлять себя миру. Надо заявлять в мощной философской форме, через искусство. Пускай не принимают. Примут потом. Вы упритесь и делайте, что считаете нужным. Не бойтесь ничего. Зачем тратить жизнь на то, чтобы подстраиваться под кого-то. Не надо. Я, например, не люблю лесть и неискренние комплименты. Иногда мы много тратим времени на патетику, потому что культурные люди, не можем никого обидеть. После показа своим ученикам я говорю только плохое… Да, да, не удивляйтесь. Хорошее я говорю крайне редко, когда мне уж очень понравилось, когда я изумлен. Почему плохое? Потому что хорошее скажут дома родители, бабушки поцелуют еще. Вас любят. Ну а кто вам скажет критику? Только я. Потому что педагог. И потому что знаю, как надо. И поэтому ребенок делает лучше и лучше.
Светлана: И еще. Никогда не твори себе кумиров. Ты сам себе должны быть кумиром. Должен сам себя ценить. И понимать, что на тебе лежит вся ответственность. Ты можешь явить этому миру такое, что поможет другому человеку стать лучше. То есть ты можешь сделать такое, что другой человек, увидев тебя, скажет: «Я тоже смогу!» И начнет делать.
– Бывают ли у вас моменты профдеформации в жизни?
Артём: Если подходить к алданскому творчеству в целом, то я всегда замечаю за собой некий снобизм. Ловлю себя на мысли, что всегда все разбираю. Это и называется профдеформация, потому что я не могу расслабиться, все время анализирую. Например, я по просьбе детей сходил на рок-концерт и испытал сильнейший когнитивный диссонанс. Мне очень нравятся артисты оркестра. Я вводил в свой спектакль виолончель, на которой играла замечательный профессионал, музыкант Мария Ситишева. Но на рок-концерте я не мог сложить для себя картинку. Прошу прощения, но для меня рок должен быть роком, классика должна быть классикой, и если это соединилось, то нужна какая-то другая контекстная форма. Надо как-то по-другому подходить, но это моя точка зрения. Это и называется профдеформация. Но это касается конкретно Алдана, а когда я уже еду в Питер, я расслабляюсь. Там я как ребенок. В этом году нам посчастливилось посмотреть в Александрийском театре потрясающий спектакль «Руслан и Людмила». На сегодняшний момент это самый гениальный спектакль, который мы видели за последние годы. Очень много современных технологий, которые абсолютно не разрушали атмосферу сказки. Что такое открытая форма трюка? Это когда актер в черной одежде подходит, при всех ставит вентилятор и просто снег на него бросает и читает монолог. Это очень сильно смотрится, интересно, живо. Вот лошадь. Перед нами только каркас лошади, казалось бы. Но актеры верят и зритель верит.
Светлана: И при этом в спектакле нет «мертвых» исполнителей, здесь все живые. Причем режиссер берет на роль Людмилы актрису не какую-то с суперхорошей дикцией, а, наоборот, с простым подскриповатым голосом. И получается, будто она из народа взята. Я каждый фрагмент этого спектакля могу пересказать.
Артём: Спектакль «Руслан и Людмила» целиком и полностью – это один момент истины. Это то, к чему мы стремимся. Мы верим в то, что можем детей научить играть так, что они смогут сконцентрироваться и превратить весь спектакль в момент истины. Кстати, еще один плюс театрального ремесла – вы можете ходить на один и тот же спектакль несколько раз и всегда уйдете с разных спектаклей. В этом и отличие от кино.
Светлана: Добавлю еще по поводу профдеформации. Я иногда думаю: «Неужели режиссерская профессия не накладывает никакой профдеформации»? Я точно знаю, как проявляется она у хореографов, когда ты становишься, как солдафон, потому что без конца приходится отрабатывать какие-то движения. Признаюсь, я не люблю эти состояния. Я может быть даже счастлива, что меня жизнь увела в сторону режиссуры, и тут я поняла: режиссер – это, по сути, все-таки психолог. Здесь, возможно, профдеформация проявляется в том, что ты можешь предугадать поступки людей, и тебе может быть неприятно от того, что приходится ожидать каких-то нехороших вещей, в то время как ты бы жил себе с широко распахнутыми глазами и не переживал ни о чем. Ну получил бы раз под дых, ну больно бы стало, но до этого ты был бы счастлив.
Артём: А так получается некий скепсис, потому что ты, хорошо зная драматургию, человеческую сущность, никаких иллюзий не питаешь. Поэтому очень ценишь дружбу – цепляешься за нее, потому что когда искренние хорошие отношения, ты стараешься их не терять.
– Вы пишете авторские пьесы. Это связано с недостатком детского репертуара?
Артём: Нет, не поэтому. У меня есть свой принцип – на площадке у каждого из детей должна быть роль, и она должна быть большая. По крайней мере они должны быть равнозначными.
Светлана: Это для нас как для педагогов удобно. У нас же не кружок. У нас школа, и мы должны всем давать равнозначное образование. А как мы это сделаем, если возьмем пьесу, где есть второстепенные и главные роли. Очень сложно найти на детский коллектив пьесу, где будут равнозначные роли. Это колоссальная работа – перелопачивать материал и подстраивать диалоги под класс. И мы нашли для нас очень интересный выход. Артем Петрович пишет на каждого ребенка. Он ведет курс и знает каждого ученика. И поэтому в нашем коллективе нет никакой зависти. А ведь, чего греха таить, во многих театральных коллективах это чувство развито, так же, как и подсиживание. Мы стараемся этого избежать. К примеру, пьеса по мотивам Питера Пэна: мы подтянули к сюжету других героев, нашли семью Питеру Пэну. Мы пытаемся убить что называется двух зайцев. Мы стараемся наших детей образовывать и образовывать зрителей, ребят, которые приходят к нам. А еще мы берем классику – целостными кусками. Например, «Каштанка» А. П. Чехова. Взяли целиком произведение и ничего не меняем. Дети – они же рассказчики и они же герои.
– Сейчас есть установка открывать во всех общеобразовательных школах театральные коллективы. Как вы к этому относитесь?
Светлана: Это хорошее направление, особенно если этим будут заниматься профессионалы. Но где взять на все школы профессиональных режиссеров? В этом случае выход в хорошем организаторе. Даже если у него не будет образования, но он сумеет найти увлеченного лидера, горящего театром, а лучше не одного, а нескольких, которые сами смогут повести за собой ребят. Дети сейчас пошли гениальные. Надо к ним просто грамотно подойти. Например, у нас в коллективе есть Настя Чемадура. Она сказку написала. Сама. И с одноклассниками в алданском лицее перед Новым годом поставили телеверсию. А она всего в пятом классе. Поэтому это выход – ребятам, которые занимаются в театре, взять ситуацию, инициативу в свои руки.
– Будет ли актуален театр в будущем?
Артём: Безусловно. Мы сейчас на таком этапе, когда человечество начинает понимать: что, зачем и для чего. Раньше он существовал как модель развлечения. А потом театр предстал как форма искусства. Сейчас мы разбираемся с вопросом, чем он полезен для общества как социальная структура и для личности в целом. Театр будет только набирать популярность, если мы правильно с ним обойдемся. Некоторые вещи в искусстве можно исследовать только с помощью театра. У нас была такая задача – ставить этюды на картины, даже на авангардные полотна. Представляете, как надо переработать материал, чтобы авангардное полотно поставить в сценическом воплощении. Представляете, как эта задача, поставленная перед ребенком в 15–16 лет, поможет ему не только занять свое свободное время, а открыть в себе многое, на что он способен.
Светлана: Одним словом, театр воспитывает гибкий ум.
– Завершая наш разговор, мы хотели бы, чтобы вы назвали трех детских писателей, которых считаете топовыми на все времена.
Артём: Однозначно на первом месте Александр Сергеевич Пушкин. Конечно, Даниил Иванович Хармс. С ним очень интересно работать. И Ганс Христиан Андерсен. Наш педагог в Улан-Удэ говорила: «Ребята, ставьте Андерсена». И мы позже поняли, почему. Его сказки на разрыв сердца. Они очень трогательные. Столько драматизма. В каждой его сказке столько чувств невероятных. Он оживляет предметы.
Светлана: Если говорить о писателях для подростков, то мне лично нравится с детства Анатолий Рыбаков. Его произведения: «Дети Арбата», «Кортик», «Розовая птица». А из взрослых, безусловно, Владимир Маяковский.
Подготовили Анастасия Зыкова, Мария Беркута.